Диск этот был придуман шесть лет назад, замышлялось, чтобы я исполнил национальные песни, этническую музыку на современный лад. Именно так, в эстрадном популяризированном варианте. Владимир Михайлович Гуща, начальник окружного департамента по культуре, еще тогда убеждал меня, что вот нужно это сделать, я все ждал, что кто-то появится, споет. Но не появился исполнитель, к сожалению, не вырастили, и пришлось мне заниматься опять чужим трудом. Но то, что получилось, — это хорошо, это здорово, я счастлив, что подарил эту свою работу округу. Диск и правда получился шикарный. На выставке в Петербурге он занял первое место по дизайну, по содержанию. И в Европе его хвалили. Мы сделали очень маленький тираж, но вот появилась заинтересованность французских продюсеров...

Мне еще лет десять назад в Министерстве культуры предложили заниматься эстрадной музыкой именно в таком ключе. Обещали золотые горы, Москву, прописку — все. Для человека, окончившего училище и армию прошедшего, абсолютно неимущего — это было бы счастье. Все меня уговаривали: “Иди, и ты будешь иметь все”. Ну, я тогда сказал, что я пойду другим путем.

Многие наши не выдерживают, соблазн быстро прославиться существует большой, особенно если скорую “раскрутку” обещают. Но, понимаешь, я хочу долго жить и долго петь. И пусть вот сейчас скажут: зазнался Лагей, народную музыку петь не хочет, я не обижусь, потому что это неправда.

—Этот вариант с диском “Зов” всего лишьбыл экспериментом, и Владимир Михайлович мне сказал: “Гавриил, ну некому это сейчас петь”. Я сказал, что ничего не буду менять в своем голосе, не стану петь в легком, эстрадном стиле, и все аранжировки, стили исполнения выбирал сам.

Ты услышала это? Хорошо... И знаешь, шесть лет назад я не настолько владел своим голосом, и если бы этот проект раскрутили тогда, не исключено, что я мог бы поддаться соблазну, уйти на эстраду и сейчас был бы просто Мальчик В Песцах... Если бы вообще был.

Наверное, итогдаяточно знал, что содержание внутреннее для меня важнее. И сегодня я честно тебе говорю, что я — самодостаточен. И знаю куда дальше идти.

Шаляпин всегда со мной, где-то на уровне подсознания. Но я и здесь противился, говорил, что лучше пригласить другого певца, пусть даже из Большого театра...

Он считает, за что бы я ни брался, я делаю все. У него сценарный план такой был, где эта ария подходила очень хорошо. Правда, это ведь извечно - борьба человека с самим собой, со своими страстями, с божественной природой... Ну, в общем, мысль там была интересная.

Ну да, выхожу я на юбилее округа и пою: “Люди гибнут за металл”, а дальше и того интереснее: “Сатана там правит бал”. Не каждый человек выдержит такое, всегда найдется “параноик”, который быстренько выдумает что-то под собственную душевную организацию, увидит в этом нечто нехорошее. А сатана всегда там, где гибнет душа человеческая из-за низменных страстей, наживы, алчности. По-моему, это и так понятно...

Нет. Просто не думал, что так быстро приду к этому. Я всегда хотел петь итальянские арии, добиться особенного вокала, в итальянской музыке это очень трудно.

Знаешь, почему я в последнее время не пою на русском языке? Потому что я слишком много значения придаю слову и музыке. У нас очень образный язык, отвлекаешься постоянно на него. В русской классике так всегда было, потому у нас и певцов хороших, которые могли бы воедино связать язык и музыку, мало. Вот Шаляпин, он этого добился, потому что был великим вокалистом.

Ой, в итальянской классике традиционно всего три ключевых понятия - любовь, смерть и состояние между ними. И это позволяет не отвлекаться от действительно прекрасной музыки. А в русской опере — ну возьми хотя бы “Бориса Годунова”... Всю жизнь порой нужно отдать, чтобы спетьэто действительно хорошо.

Сегодня из двадцати пяти опер Верди восемнадцать партий — мои, то есть я их знаю очень хорошо, могу спеть в любой момент.

Упрекают... Говорят, дескать, вот он уехал и приезжает только за большие деньги,а так и не появляется. Поэтому я и сказал, что очень много разных слухов вокруг меня.

Да нет, нормально. Просто не надо во мне видеть деятеля такого, который ищет теплое место под этим солнцем. Я-то знаю, что работаю на завтра, не на сегодня. И не отказываюсь от себя, своего народа. Просто у меня география расширилась. Теперь мой Север -это не только Ямал...

За границей меня воспринимают как единицу артистического мира, как певца — и больше никак. И аплодируют мне не потому, что за мной Газпром или Ямал, или губернатор стоит, или потому, что меня воспитали и теперь меня надо продвигать. Это моя выстраданная правда. И потом, если на то пошло, куда мне возвращаться? Я уже оторван от этого космоса, который называется тундра. И все равно я приезжаю на Ямал по первому зову, отменяя выгодные контракты. И не только из чувства долга. Я чувствую, как важно мне спеть перед тундровиками, и вот здесь я считаю, что должен для них петь.

Как же они умеют слушать! Многие плачут, ну это сложно описать, я сам готов разрыдаться там, на концерте, когда я вижу их слезы. Они понимают главное — что они сопричастны моему пению, что это один из них поет, что это их сын, что это тундровик. Нет, словами этого не передать. Ведь тундровый мир, о котором я им пою, для оленевода или рыбака - все. Вот как для меня музыка. У него есть олени не просто потому, что он хочет есть. Для ненца олень, рыба, река, озеро, тундра — это гораздо больше, чем просто средство выживать, чем просто рыба, чем просто олень. Это его библиотека, это его компьютер, это его ВСЕ. Когда у него есть олени, когда у него есть рыба, он чувствует себя в единении с миром первозданным. Он нужен не начальнику, не бригадиру, а этому миру. И он видит, что приехал его брат, земляк, ненец, который где-то поет на большой сцене, а теперь поет и здесь, для него. И значимость его мира подтверждается...

Живу творчеством и говорю об этом без всякого ложного пафоса. Мне хорошо, я репетирую каждый день, я просыпаюсь и пою... Много слушаю, собрал прекрасную коллекцию классической оперы, те голоса, которыми восхищаюсь. Включаю музыку, и она звучит с утра до вечера. Я достаю этим всех своих знакомых и не своих тоже. Появляюсь на людях, и всем кажется, что у меня все легко, спокойно, здорово. А год назад у меня стояла проблема отказаться от карьеры певца.

Когда я начал исполнять итальянскую классику, у меня не получалось что-то. Не получалось в вокальном смысле, я не понимал этой музыки, не чувствовал ее, я пел как русский человек, ища смысл в словах. А итальянская опера — это совсем другое звукоизвлечение, другие обертоны...

А я вот попросил боженьку и себе сказал, что если я не смогу запеть так, как я чувствую, как нужно, значит, я иду не по тому пути, это не мой путь. Это не моя стезя. Надо делать что-то другое, не надо занимать чужое место.

И, к огромному, великому счастью, я все-таки вышел на тот уровень, когда я могу спеть практически все, что мне нравится. Это такое блаженство — свобода пения, - когда берешь любое произведение и оно у тебя звучит...

Технично... ну это и есть школа пения. А слезы восторга, вдохновения — это все, но крайней мере для меня, - на репетиции.

Да, на репетициях я ищу, пробую, испытываю голос — вот я могу так спеть эту фразу а могу по-другому. Могу спеть как величайшую трагедию и могу — как безмерное счастье. И тогда я чувствую, что вот... нашел... и владею этим миром! А на концерте я выбираю всего лишь один вариант. И у меня второй попытки нет, и получится так, как сегодня получится. Может быть, поэтому у меня имидж такой издерганного и неуравновешенного человека. Да я и был неуравновешенным, потому что чувствовал, что как профессионал еще несостоятелен... А потом я прочитал у Бердяева его размышления об отношении к творчеству, и мои мысли подтвердились, тогда я понял, что на правильном пути.

Мой педагог Нина Александровна Сервали, царство ей небесное, — великая в прошлом певица, я у нее был последний ученик — говорила:

“Гаврюша, никого нельзя научить, можно только научиться искать, искать, искать”. Помнишь, девиз такой был: “Бороться и искать, найти и не сдаваться”. Вот все это было в моей жизни, кто-то это называет лозунгом, а для меня это суть, оказывается.

Я слушал очень много записей великих певцов, искал и надеялся, и это пришло. Еще немного — и не выдержал бы, наверное. Это не выпендреж, не поза, это на самом деле было так. Я впервые признаюсь в этом вот сейчас. Мои друзья говорили, ну что ты мучаешься, у тебя же все получается. Они не понимали, что это не так надо петь. Ну а когда у меня получилось, они поняли наконец...

Могло не хватить... Я бы тогда, может, в бизнес ушел или менеджером каким-нибудь стал, или в Европу поехал бы работать.

Полно хоров, полно провинциальных театров, везде можно петь.

Да нет, в хоре бы я был, я же дирижер хора по консерваторскому образованию, потом еще есть преподавательство, хотя я не люблю этого...

Да пока нет.

Ну... был бы приказ. Свыше. Оттуда, где творчество живет, вдохновение.. . Ну а пока силы и спокойствие дает музыка.

Вот видишь, мы действительно с тобой видимся редко, ты пытаешься мне не поверить... Но когда я включаю диск моего любимого певца Франко Карелли, мне больше ничего не надо. Мне и друзья говорят, ну вот, тебе нужна только музыка, мы не нужны. Но я и в самом деле больше всего люблю одиночество и музыку. Сейчас опять скажешь, что это банально звучит...

Да, для того, чтобы думать. Чтобы слушать и искать тот единственный обертон или трактовку, которые мне нужны. Чтобы публика почувствовала силу музыки. Смеялась и плакала вместе со мной.

То, чем я занимаюсь, это чистое искусство. Но я всегда помню, что за мной стоит такое огромное количество людей, не только Ямал, а вообще Север, меня воспринимают и как певца с Чукотки, Таймыра, из Красноярска, Мурманска, Архангельска. .. И в том числе и во имя этого надо поразить европейскую публику, надо показать ей наше искусство или оставаться на уровне Мальчика В Песцах...

Самое парадоксальное, когда меня спрашивают о национальности и я говорю правду, что я ненец, мне в артистических кругах не верят, думают, я прикидываюсь, чтобы набить себе цену. Когда надоедают, говорю, чукча я. Они отвечают, да брось ты, чукча так петь не может. У них же о Севере представление порой только по анекдотам складывается... А когда очень надоедают, отмахиваюсь, говорю, японец или кореец. И вот это почему-то проходит... Так что в нашей среде иногда легче быть японцем.