Гавриил Лагей: Иногда легче быть японцем! (Красный Север №43 от12 апреля 2001 г.) |
Маленький подарок, лазерный диск с загадочным названием “Зов”. Ставлю, включаю... И потом музыка много дней живет где-то внутри сознания и будоражит, и... зовет. Редкие встречи с нашей ямальской знаменитостью -певцом Гавриилом Лагеем всегда приносят что-то новое. “Ну, откуда ты снова только что прилетел?” - спрашиваю, зная, что действительно вот где-то он побывал, пел где-то и открыл снова что-то такое, о чем не спешит рассказывать, потому что это уже звучит для него музыкой. И он вслушивается в себя, перекладывая впечатления на знакомые ноты, мысленно пропевает их сольными партиями. Потом позже мы услышим это со сцены...
Расскажи о новом диске. С чем связано его появление? Ты всегда тяготел к классике. А тут вдруг такая серьезная, добротная работа, но “на другую тему”, которой наверняка отдано много времени и сил.
Диск этот был придуман шесть лет назад, замышлялось, чтобы я исполнил национальные песни, этническую музыку на современный лад. Именно так, в эстрадном популяризированном варианте. Владимир Михайлович Гуща, начальник окружного департамента по культуре, еще тогда убеждал меня, что вот нужно это сделать, я все ждал, что кто-то появится, споет. Но не появился исполнитель, к сожалению, не вырастили, и пришлось мне заниматься опять чужим трудом. Но то, что получилось, — это хорошо, это здорово, я счастлив, что подарил эту свою работу округу. Диск и правда получился шикарный. На выставке в Петербурге он занял первое место по дизайну, по содержанию. И в Европе его хвалили. Мы сделали очень маленький тираж, но вот появилась заинтересованность французских продюсеров...
А почему ты не хотел записывать такой диск? Многие прославились именно на национальном колорите. Кола Бельды или Маргарита Суворова, например...
Мне еще лет десять назад в Министерстве культуры предложили заниматься эстрадной музыкой именно в таком ключе. Обещали золотые горы, Москву, прописку — все. Для человека, окончившего училище и армию прошедшего, абсолютно неимущего — это было бы счастье. Все меня уговаривали: “Иди, и ты будешь иметь все”. Ну, я тогда сказал, что я пойду другим путем.
А почему?
Многие наши не выдерживают, соблазн быстро прославиться существует большой, особенно если скорую “раскрутку” обещают. Но, понимаешь, я хочу долго жить и долго петь. И пусть вот сейчас скажут: зазнался Лагей, народную музыку петь не хочет, я не обижусь, потому что это неправда.
Ты считаешь, что на эстраде...
—Этот вариант с диском “Зов” всего лишьбыл экспериментом, и Владимир Михайлович мне сказал: “Гавриил, ну некому это сейчас петь”. Я сказал, что ничего не буду менять в своем голосе, не стану петь в легком, эстрадном стиле, и все аранжировки, стили исполнения выбирал сам.
Я не заметила там особой эст-радности, если честно.
Ты услышала это? Хорошо... И знаешь, шесть лет назад я не настолько владел своим голосом, и если бы этот проект раскрутили тогда, не исключено, что я мог бы поддаться соблазну, уйти на эстраду и сейчас был бы просто Мальчик В Песцах... Если бы вообще был.
Так что, слава, популярность не манили?
Наверное, итогдаяточно знал, что содержание внутреннее для меня важнее. И сегодня я честно тебе говорю, что я — самодостаточен. И знаю куда дальше идти.
Когда я узнала, что ты готовишь к исполнению на концерте к юбилею округа арию Мефистофеля, честно говоря, удивилась. Мефистофель — это традиционно бас, у тебя — баритон. Или это вот такая реализация детской мечты, когда ты, пятилетний, в чуме слушал патефонные пластинки, на которых пел Шаляпин?
Шаляпин всегда со мной, где-то на уровне подсознания. Но я и здесь противился, говорил, что лучше пригласить другого певца, пусть даже из Большого театра...
,4га, а Владимир Михайлович Гуща решил, что у тебя Мефистофель хорошо получится, да?
Он считает, за что бы я ни брался, я делаю все. У него сценарный план такой был, где эта ария подходила очень хорошо. Правда, это ведь извечно - борьба человека с самим собой, со своими страстями, с божественной природой... Ну, в общем, мысль там была интересная.
Это было действительно зрелище — ты в роскошном черно-алом плаще, потрясающая по своей силе знаменитая ария, и вдруг... пошел такой слух, что Гавриил спел что-то не то, обозвали это черным пиаром...
Ну да, выхожу я на юбилее округа и пою: “Люди гибнут за металл”, а дальше и того интереснее: “Сатана там правит бал”. Не каждый человек выдержит такое, всегда найдется “параноик”, который быстренько выдумает что-то под собственную душевную организацию, увидит в этом нечто нехорошее. А сатана всегда там, где гибнет душа человеческая из-за низменных страстей, наживы, алчности. По-моему, это и так понятно...
—А самому удивительно было начинать репетировать эту вещь?
Нет. Просто не думал, что так быстро приду к этому. Я всегда хотел петь итальянские арии, добиться особенного вокала, в итальянской музыке это очень трудно.
Знаешь, почему я в последнее время не пою на русском языке? Потому что я слишком много значения придаю слову и музыке. У нас очень образный язык, отвлекаешься постоянно на него. В русской классике так всегда было, потому у нас и певцов хороших, которые могли бы воедино связать язык и музыку, мало. Вот Шаляпин, он этого добился, потому что был великим вокалистом.
А в итальянской опере, которую ты поешь сейчас очень много, это легче?
Ой, в итальянской классике традиционно всего три ключевых понятия - любовь, смерть и состояние между ними. И это позволяет не отвлекаться от действительно прекрасной музыки. А в русской опере — ну возьми хотя бы “Бориса Годунова”... Всю жизнь порой нужно отдать, чтобы спетьэто действительно хорошо.
Ну а что у тебя сегодня есть в творческом багаже?
Сегодня из двадцати пяти опер Верди восемнадцать партий — мои, то есть я их знаю очень хорошо, могу спеть в любой момент.
А скажи, тебя упрекают, что ты за границу ездишь выступать, а дома почти не появляешься. Вот здесь ездил бы по поселкам, пел...
Упрекают... Говорят, дескать, вот он уехал и приезжает только за большие деньги,а так и не появляется. Поэтому я и сказал, что очень много разных слухов вокруг меня.
Обидно?
Да нет, нормально. Просто не надо во мне видеть деятеля такого, который ищет теплое место под этим солнцем. Я-то знаю, что работаю на завтра, не на сегодня. И не отказываюсь от себя, своего народа. Просто у меня география расширилась. Теперь мой Север -это не только Ямал...
За границей меня воспринимают как единицу артистического мира, как певца — и больше никак. И аплодируют мне не потому, что за мной Газпром или Ямал, или губернатор стоит, или потому, что меня воспитали и теперь меня надо продвигать. Это моя выстраданная правда. И потом, если на то пошло, куда мне возвращаться? Я уже оторван от этого космоса, который называется тундра. И все равно я приезжаю на Ямал по первому зову, отменяя выгодные контракты. И не только из чувства долга. Я чувствую, как важно мне спеть перед тундровиками, и вот здесь я считаю, что должен для них петь.
Как же они умеют слушать! Многие плачут, ну это сложно описать, я сам готов разрыдаться там, на концерте, когда я вижу их слезы. Они понимают главное — что они сопричастны моему пению, что это один из них поет, что это их сын, что это тундровик. Нет, словами этого не передать. Ведь тундровый мир, о котором я им пою, для оленевода или рыбака - все. Вот как для меня музыка. У него есть олени не просто потому, что он хочет есть. Для ненца олень, рыба, река, озеро, тундра — это гораздо больше, чем просто средство выживать, чем просто рыба, чем просто олень. Это его библиотека, это его компьютер, это его ВСЕ. Когда у него есть олени, когда у него есть рыба, он чувствует себя в единении с миром первозданным. Он нужен не начальнику, не бригадиру, а этому миру. И он видит, что приехал его брат, земляк, ненец, который где-то поет на большой сцене, а теперь поет и здесь, для него. И значимость его мира подтверждается...
И все-таки, что такое сейчас твоя жизнь?
Живу творчеством и говорю об этом без всякого ложного пафоса. Мне хорошо, я репетирую каждый день, я просыпаюсь и пою... Много слушаю, собрал прекрасную коллекцию классической оперы, те голоса, которыми восхищаюсь. Включаю музыку, и она звучит с утра до вечера. Я достаю этим всех своих знакомых и не своих тоже. Появляюсь на людях, и всем кажется, что у меня все легко, спокойно, здорово. А год назад у меня стояла проблема отказаться от карьеры певца.
Почему?
Когда я начал исполнять итальянскую классику, у меня не получалось что-то. Не получалось в вокальном смысле, я не понимал этой музыки, не чувствовал ее, я пел как русский человек, ища смысл в словах. А итальянская опера — это совсем другое звукоизвлечение, другие обертоны...
И что произошло?
А я вот попросил боженьку и себе сказал, что если я не смогу запеть так, как я чувствую, как нужно, значит, я иду не по тому пути, это не мой путь. Это не моя стезя. Надо делать что-то другое, не надо занимать чужое место.
И, к огромному, великому счастью, я все-таки вышел на тот уровень, когда я могу спеть практически все, что мне нравится. Это такое блаженство — свобода пения, - когда берешь любое произведение и оно у тебя звучит...
Ага, то есть ты учишься, работаешь, репетируешь — и вдруг количество перерастаете качество... Технично немножко звучит, правда? А как же слезы восторга, вдохновения?
Технично... ну это и есть школа пения. А слезы восторга, вдохновения — это все, но крайней мере для меня, - на репетиции.
Так ты репетиции любишь больше концертов, где публика аплодирует и слава за кулисами дожидается?
Да, на репетициях я ищу, пробую, испытываю голос — вот я могу так спеть эту фразу а могу по-другому. Могу спеть как величайшую трагедию и могу — как безмерное счастье. И тогда я чувствую, что вот... нашел... и владею этим миром! А на концерте я выбираю всего лишь один вариант. И у меня второй попытки нет, и получится так, как сегодня получится. Может быть, поэтому у меня имидж такой издерганного и неуравновешенного человека. Да я и был неуравновешенным, потому что чувствовал, что как профессионал еще несостоятелен... А потом я прочитал у Бердяева его размышления об отношении к творчеству, и мои мысли подтвердились, тогда я понял, что на правильном пути.
Ну вот ты говоришь, что еще немного — и отказался бы от мечты петь Верди, как итальянец...
Мой педагог Нина Александровна Сервали, царство ей небесное, — великая в прошлом певица, я у нее был последний ученик — говорила:
“Гаврюша, никого нельзя научить, можно только научиться искать, искать, искать”. Помнишь, девиз такой был: “Бороться и искать, найти и не сдаваться”. Вот все это было в моей жизни, кто-то это называет лозунгом, а для меня это суть, оказывается.
Я слушал очень много записей великих певцов, искал и надеялся, и это пришло. Еще немного — и не выдержал бы, наверное. Это не выпендреж, не поза, это на самом деле было так. Я впервые признаюсь в этом вот сейчас. Мои друзья говорили, ну что ты мучаешься, у тебя же все получается. Они не понимали, что это не так надо петь. Ну а когда у меня получилось, они поняли наконец...
А вот представь на минутку, не хватило бы у тебя терпения и...
Могло не хватить... Я бы тогда, может, в бизнес ушел или менеджером каким-нибудь стал, или в Европу поехал бы работать.
А кем?
Полно хоров, полно провинциальных театров, везде можно петь.
Героя-любовника в какой-нибудь оперетте...
Да нет, в хоре бы я был, я же дирижер хора по консерваторскому образованию, потом еще есть преподавательство, хотя я не люблю этого...
Три последних года мы не часто общались, я все думаю, что же в тебе изменилось, вот помимо того, что ты возмужал и физически, и как певец. Появилась ли у тебя семья?
Да пока нет.
А жениться уже пора...
Ну... был бы приказ. Свыше. Оттуда, где творчество живет, вдохновение.. . Ну а пока силы и спокойствие дает музыка.
Это как-то банально звучит...
Вот видишь, мы действительно с тобой видимся редко, ты пытаешься мне не поверить... Но когда я включаю диск моего любимого певца Франко Карелли, мне больше ничего не надо. Мне и друзья говорят, ну вот, тебе нужна только музыка, мы не нужны. Но я и в самом деле больше всего люблю одиночество и музыку. Сейчас опять скажешь, что это банально звучит...
Это не звучит банально, потому что, наверное, тебе нужно быть одному для чего-то.
Да, для того, чтобы думать. Чтобы слушать и искать тот единственный обертон или трактовку, которые мне нужны. Чтобы публика почувствовала силу музыки. Смеялась и плакала вместе со мной.
То, чем я занимаюсь, это чистое искусство. Но я всегда помню, что за мной стоит такое огромное количество людей, не только Ямал, а вообще Север, меня воспринимают и как певца с Чукотки, Таймыра, из Красноярска, Мурманска, Архангельска. .. И в том числе и во имя этого надо поразить европейскую публику, надо показать ей наше искусство или оставаться на уровне Мальчика В Песцах...
Самое парадоксальное, когда меня спрашивают о национальности и я говорю правду, что я ненец, мне в артистических кругах не верят, думают, я прикидываюсь, чтобы набить себе цену. Когда надоедают, говорю, чукча я. Они отвечают, да брось ты, чукча так петь не может. У них же о Севере представление порой только по анекдотам складывается... А когда очень надоедают, отмахиваюсь, говорю, японец или кореец. И вот это почему-то проходит... Так что в нашей среде иногда легче быть японцем.
Наша беседа с Гавриилом продолжалась еще долго. Мы говорили о людях, которым он благодарен за то, что заметили его дар, дали ему развиваться, о воспитателях, педагогах и просто хороших людях, в трудные моменты оказывавшихся рядом. И в какой-то момент мы вспомнили его родных. Бабушку, которая, сама того не зная (а может, и зная, — мудрая она была), сказала: “И ты так будешь петь, как эти человечки в патефоне...” И с такой болью вдруг прозвучало у Гавриила: “Я все думаю, почему судьба была так жестока ко мне, маленькому, ни в чем не виноватому, чтобы так наказывать?..” Трагическая смерть родителей, когда он был совсем крохой, горькое сиротство, интернат, потом побег в Киров в музучилище (а в музучилище он действительно буквально удрал, его не пускали, считая, что пения мальчика в национальных одеждах на конкурсах художественной самодеятельности вполне достаточно для прославления родного края), армия, где он чуть было не лишился голоса... А я подумала, может быть, есть кто-то там, наверху, кто жестоко, но сознательно лишил Гавриила всего, что могло бы привязать его к земле, к привычной жизни. И показал ему другой путь—путь одиночества и поиска, где наградой - счастье оттого, что он может петь. Так, как мечтал, как обещала ему бабушка, когда он у нее на руках впервые услышал патефонные пластинки с голосами знаменитых певцов. Так, как чувствовал, знал и научился, несмотря на жестокие сомнения и почти пропавшую надежду не остаться Мальчиком В Песцах...
Елена ЕРГУНОВА
Copyright © 2002 TUZRIC Inc. All rights reserved.
специально для “Музыкального Салехарда” на www.obdorsk.ru./music
design by ILEBTS STUDIO (c) 2003 mailto: ilebts@narod.ru